Поэт и Русалка - Страница 103

103

И принялся метать банк — раскладывал карты из своей колоды то направо, то налево. Банк был игрой несложной: если загаданная понтером карта оказывалась справа, деньги доставались банкомету, если слева — выигрывал понтер…

— Заморский проиграл уж четыре раза, — шепотом сообщил Пушкину конногвардеец. — Неопытен, сразу видно, ему бы на руте…

— Князь начал с правой стороны? — спросил Пушкин.

— Ну конечно, а как же иначе…

— Конечно, как же иначе… — кивнул Пушкин.

Он подался вперед, глаза у него сузились, а кровь жарко ударила в виски — чувство сродни охотничьему азарту.

Стояла тишина, карты ложились на зеленое сукно с тихим шелестом, один из подсвечников чадил, но никто не озаботился снять нагар…

Очередная легла влево, князь уже готовился…

Вскинув свою тяжелую трость, Пушкин придавил ею к столу руку князя с карточной колодой — и держал крепко, оторопевший варшавский гость не сопротивлялся, но потом вскинул налитые злобой глаза.

— Что за черт…

— Колоду в сторону! — прикрикнул Пушкин, налегая на трость.

Кто-то понял его — и, метнувшись к столу, выхватил колоду из рук банкомета, зажал в кулаке. Тогда Пушкин поднял трость и, выпрямившись, звучным голосом произнес:

— Прошу пересчитать карты, господа. Справа на одну больше, что означает…

Сразу несколько рук потянулись к небольшим кучкам. Все придвинулись к столу. Карты перевернули вверх лицом, считая вслух.

— Действительно… — протянул кто-то зловещим тоном. — Слева восемь, справа — девять… И вторая сверху… Откройте вашу карту, сударь, игра все равно кончена!

Молодой американец перевернул свою карту.

— Семерка пик!

— А вот она и справа, лишняя…

— Должен вас огорчить, сударь, — сказал Пушкин, — вы играли с шулером…

— Господа! Господа! — воскликнул варшавский князь, озираясь с видом крайнего изумления. — Мелкая ошибка может с каждым случиться, слово чести…

— Да что там, — улыбаясь во весь рот, сказал протолкавшийся к столу конногвардеец. — Дело ясное. Александр Сергеич, не передадите ли шандал? Убогое произведение искусства, но для соблюдения традиции и такой сойдет…

— Извольте, ротмистр, — сказал Пушкин, подавая Позднякову тяжелый малахитовый подсвечник.

Вокруг заорали, засвистели, заулюлюкали, словно подгоняли гончих на охоте. Князь Муфельский с видом оскорбленного достоинства еще пытался что-то изречь в свое оправдание, но шандал в руке конногвардейца обрушился на него всей своей немаленькой тяжестью, свечи моментально погасли и разлетелись, запачкав расплавленным воском не только незадачливого шулера, но и тех, кто оказался близко, что, в общем, никого в горячке действия не раздосадовало. Поздняков, ухая, орудовал шандалом как поп кропилом, князь вопил, безуспешно пытаясь вырваться.

Молодой американец, не принимавший в этом участия, сложил в карман свою ставку и отошел от стола. Догнав его, Пушкин сказал:

— Я бы не хотел, сударь, чтобы у вас сложилось превратное мнение о нашем городе. Ибо оные субъекты встречаются, но не они определяют погоду…

— Разумеется, — сказал молодой человек с грустно-философским видом. — У нас в Америке таких тоже хватает… Позвольте вас поблагодарить, если бы не вы…

— Вы имеете полное право вернуться и забрать то, что он у вас выманил обманом.

— Пусть его… — с брезгливой миной сказал молодой американец. — Не откажетесь ли выпить со мной, сударь? Я видел здесь буфет…

Они прошли в буфетную. Немца Пушкин не обнаружил и там, а потому можно было никуда не спешить. Сев за свободный столик в углу, он подозвал лакея — облаченного в безвкусную по-никишински ливрею, но расторопного.

— Путешествуете из удовольствия? — спросил Пушкин, поднимая бокал.

— Пожалуй, — ответил молодой человек.

Пушкин, слегка нахмурясь, смотрел на него поверх бокала, в котором тихонько шипели пузырьки. В голосе молодого американца ему почуялась несомненная фальшь: но, в конце концов, никто не обязан откровенничать с первым встречным, пусть даже и оказавшим услугу. У всякого могут быть свои тайны…

— Служите где-нибудь? — спросил Пушкин.

— Я… Не совсем. То есть, совсем недавно служил в армии, но вышел в отставку в чине главного сержанта. Пытаюсь писать стихи. Выпустил даже книжечку, «Тамерлан и другие стихотворения», но она убога… Прекрасно понимаю, что убога, но ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня…

Вот теперь он был искренен, сразу видно.

— Прекрасно вас понимаю, — сказал Пушкин. — Сам грешу тем же пороком — рифмую…

— И как, удалось вам чего-нибудь добиться?

— Пожалуй… — сказал Пушкин, улыбаясь. — Пожалуй… Надолго вы к нам? Интересно было бы поговорить о поэзии с американским поэтом — американцев мы видим не так уж часто…

— Надолго ли? — молодой человек нервно переплел пальцы. — Не знаю, как получится… Ваша столица прекрасна, хотелось бы задержаться здесь подольше…

Он воодушевленно заговорил о том, что успел увидеть — о дворцах и особняках, памятниках и проспектах, сравнивая Петербург в выгодную для него сторону с американскими городами. Пушкин слушал внимательно, прилежно подмечая все те же странности: во многом молодой человек был искренен, но тем не менее на заднем плане оставалась некая недоговоренность, нечто утаенное. Словно он постоянно помнил, что какую-то часть своей жизни обязан скрывать и о многом умалчивать.

Загадки Пушкин любил — не только по долгу службы — а сейчас перед ним была несомненная загадка: совсем молодой человек, переплывший океан, по виду из общества, получивший образование и воспитание, в деньгах вроде бы не стесненный — и в то же время старательно скрывающий что-то, причем непонятно что… Бежит от кредиторов? Совершил по ту сторону океана какой-то серьезный проступок и теперь скрывается? Романтическая любовная история? Еще что-то? Он пока что не мог определить. В одном был уверен: молодой американец напоминал шкатулку с потайными ящичками, что были в большой моде в прошлом столетии, да и сейчас из употребления не вышли.

103