Поэт и Русалка - Страница 134

134

— Ну разумеется, — сказал Грановский. — Ночь просто-таки обязана была быть грозовой, жуткой, с полыхающими на полнеба перунами — как в древнегреческой трагедии или готическом романе. В иные ночи ожившим статуям, надо полагать, появляться прямо-таки и неприлично даже…

— Ну, я уж не знаю, положено или не положено, но все так и было.

— Это сам Иевлев рассказывал?

— А кто ж еще?

— Будучи, таким образом, единственным источником сведений о сей дивной истории…

Старуха выпрямилась, поджала бледные губы:

— Петька! Надобно тебе знать, что Кузьма Петрович Иевлев повсеместно имел репутацию человека правдивого и честного, турусы на колесах ради забавы не подпускал и баек не плел. Я бы тебе и свидетелей такой его репутации представила в достатке, да вот беда — кроме меня, и не осталось тех, кто его знавал…

— Веселы ж были, надо полагать, те времена, — сказал Грановский, — Статуи делали променад, как последние чухонские мужики с Охтинской стороны…

— Что было — то уж было, — отрезала старуха. — Тогдашние люди, между прочим, вашего вольтерьянского скепсиса были лишены напрочь и к иным вещам относились крайне серьезно. Вы мне опять не поверите, Сашка с Петькой, какой от вас толк с вашим электричеством, но во времена матушки Екатерины при Тайной экспедиции был вовсе уж тайный стол, который как раз и занимался всякой чертовщиной — с целями не научными, а самими что ни на есть практическими. Ловил всевозможных поганцев, знавших то, что богобоязненному человеку знать и уметь не след, и терялись потом их тропки, как не бывало. И уж касаемо этого попрошу без ухмылок! Столоначальника означенного стола, Гаврилу… — Она спохватилась, помолчала. — В общем, я его знала. Так уж случилось, что знакомство наше было самое тесное. И слышала я от него немало — про то, как он на законном основании вздергивал на дыбу кудесников, колдунов и прочую нечисть.

— Это на каком же законном основании? — с искренним удивлением спросил Грановский.

— Воинский артикул государя Петра Великого! — торжествующе отрезала старуха. — Законоустановление, сударь мой, не правда ли? Отрицать, чай, не станете? И есть в том артикуле карательный параграф касаемо именно что колдунов и прочей подобной публики… Законнее основания и не бывает.

«Она совершенно права, — смятенно подумал Пушкин. — Воинский артикул Петра Великого… и сегодня не отмененный, так что сохраняющий юридическую силу! А мы-то голову ломали в поисках законных обоснований, кои невозможно обычным путем внести в уложение о наказаниях… Меж тем законное основание все эти годы было под рукой, в полном распоряжении… И ведь мы ничегошеньки не знали о своих предшественниках, этом самом столе при Тайной экспедиции — а ведь они, никаких сомнений, занимались тем же самым. И ведь архивы вполне могли сохраниться, пылятся сейчас, малость побитые мышами, в каких-нибудь подвалах… Ну почему я никогда прежде не затрагивал с Натальей Кирилловной этой темы? Ведь могло случиться так, что…»

Он замер, и выпавшая из пальцев массивная серебряная вилка с гербом Ласуновых-Ласунских звякнула о тарелку с очередным яством по вкусу светлейшего — правда, так тихо, что внимания это не привлекло.

Сейчас он чувствовал себя, как человек, пораженный молнией.

Разгадка ослепительно полыхнула в голове, как та самая пресловутая молния — ошеломив, подавив, удивив… ужаснув. Все разрозненные обрывки, все кусочки, что ранее никак не укладывались не то что в единое целое, но хотя бы во что-то отдаленно осмысленное, внезапно сложились наконец в завершенную картину: непротиворечивую, связную, все вмещавшую в себя…

Жуткую!

Он вскочил, задев локтем поднос в руках у лакея — тот, в жизни не видывавший подобного выхода из-за стола, не успел, несмотря на всю свою вышколенность, отстраниться или что-либо предпринять. Поднос тяжело ухнул на пол под жалобный дребезг хрусталя и звон рассыпавшихся серебряных ложек, коими надлежало отведывать очередной кулинарный изыск былых времен.

Ни на что, ни на кого не обращая внимания, Пушкин выскочил из столовой, прогрохотал каблуками по лестнице, выхватил у оторопевшего лакея свою шляпу и трость. Выбежал на улицу — и только там спохватился, чтобы не привлекать внимания, остановился и попытался обдумать все трезво.

Наверху, в столовой, все еще царило недоуменное молчание, даже вышколенный лакей до сих пор стоял столбом, плохо представляя, что ему теперь делать.

Наконец Загремская покачала головой:

— Что-то совсем наш Сашка сбился с катушек. Этакою бомбою вылететь… Ведь окажись кто на дороге, с ног бы перевернул! Видывала я поэтическую рассеянность, но такого… Как, бишь, это у англичан называется, Петька?

— Эскцентричность, — охотно подсказал Грановский, все еще растерянно смотревший вслед убежавшему приятелю.

— Вот-вот, она самая… А по-русски это будет проще и без прикрас: дурь. Дурит Сашка в последнее время вовсе уж ошеломляюще, куда там англичанину с его… ну, как ее там…

— Следствие несомненной житейской несерьезности, — елейным голоском ввернул некий статский советник, Пушкина откровенно не любивший. — Перед молодым человеком открывалась блестящая карьера — после Лицея был приписан к Министерству иностранных дел, великолепный почин… Нет, предпочел вертопрашничать и забавляться рифмами… Необходимо строгое вразумление или по крайней мере женитьба на особе, способной решительно…

— Вы мне, сударь, Сашку не полощите тут, — неожиданно резко сказала Загремская. — Видывала я, как из вертопрахов почище в генералы выходили. При всей своей поэтической дури молодец тем не менее дельный… Мало ли что у человека могло случиться? Мало ли о чем пришлось нежданно вспомнить? — И, обернувшись, к застывшему лакею, царственным тоном произнесла: — Что стоишь, болван? Убери с пола, живо. Александр Сергеич вспомнил о срочном деле, из-за чего был вынужден покинуть общество, так что не торчи ты мне тут с таким видом, будто у бога теля съел…

134