Поэт и Русалка - Страница 72

Пушкин обратился в слух — и очень быстро стал различать едва слышные, регулярные удары, не прекращавшиеся ни на миг, словно далекое-далекое цоканье подков о брусчатку. Кто-то старательно трудился в склепе то ли железным ломом, то ли молотком с долотом.

Это продолжалось довольно долго, так что они помаленьку привыкли к этому размеренному стуку — и потому моментально определили, что он вдруг прекратился.

Заметив, что рука барона нырнула за отворот сюртука, Пушкин решительно положил ему ладонь на запястье:

— Алоизиус… Мы ведь не атаковать их должны, а проследить. Сами по себе они никому не интересны, все дело в том, кто их нанял и ждет сейчас в корчме…

— Простите, увлекся, — сказал барон смущенно, так и не вынув пистолета. — А интересно все-таки, что они там нашли… если нашли, конечно. Можно предполагать…

Он замолчал на полуслове. В невысоком куполе четко высветился прямоугольник входа, лишенный двери — на фоне показавшегося ослепительно ярким зеленоватого сияния. Это ничуть не походило на пожар — сияние было ровным, ничуть не напоминающим пляшущие отблески пожара, неподвижным, как Луна, чье перемещение невозможно уловить глазом, если наблюдать за ней считанные минуты. Они невольно пригнули головы, зажмурились, яростным морганием пытаясь избавиться от повисших перед глазами ослепительных кругов.

Потом послышался топот, напоминавший звук от бега напуганного чем-то табуна. Кое-как обретя нормальное зрение, Пушкин отважился посмотреть в ту сторону — зеленого сияния уже не было видно, зато несколько темных человеческих силуэтов, вопя что-то нечленораздельное, неслись, казалось, прямо на него с бароном. Невероятно, но они-то и ухитрились произвести весь этот адский шум — впрочем, казавшийся адским лишь на фоне безмятежной ночи…

— Прячьтесь! — сдавленно воскликнул барон, укрываясь за корявым, но достаточно толстым стволом ближайшей пинии.

Убедившись, что незадачливые кладбищенские воры несутся прямо на них, Пушкин последовал его примеру…

И полетел с ног, растянулся ничком на покрытой сухими древесными иголками земле, а рядом забарахтался тот, кто сбил его так бесцеремонно, правда, он был настолько обуян страхом, что вообще, кажется, не понял, что налетел на живого человека: так дико заорал, отпрянув от барахтавшегося у корней Пушкина, словно нос к носу столкнулся с явившимся по его душу посланцем преисподней. Удалось рассмотреть бородатую физиономию, искаженную несказанным ужасом, а в следующий миг незнакомец с непостижимым проворством взмыл на ноги и, вопя все так же отчаянно, припустил прочь, догоняя далеко убежавших компаньонов.

Пытаясь встать побыстрее, Пушкин уперся ладонями в землю, и в руке у него оказался небольшой округлый предмет, судя по ощущениям, не имевший ничего общего с творениями неразумной природы. Рука сама почуяла в нем некую правильность. Но не было времени разглядывать, почти машинально опустив эту штуку в карман, Пушкин выпрямился, посмотрел по сторонам.

— Целы? — встревоженно спросил барон.

— Совершенно, — сердито сказал Пушкин, тщетно пытаясь отряхнуться. — Кто-то меня сшиб с ног, даже не заметив, точнее приняв неизвестно за что… Ох!

Барон оглянулся вслед за ним. Там, возле склепа, уже не было яркого сияния — но, отчетливо различимые в лунном свете, из дверного проема, колышась в безветрии, выползали слабо светящиеся зеленым (будто гнилушка в ночном лесу) полосы, ничуть не похожие на обычное пламя. Слетаясь, свободно проникая друг в друга, разрастаясь, они осветили все прилегающее к склепу пространство. В их ленивом колыхании вроде бы не чувствовалось угрозы, но все это настолько не похоже было на нечто обычное, человеческое, что по спине невольно побежали ледяные мурашки, а волосы, такое впечатление, зашевелились…

— Александр… — шепотом сказал барон. — А давайте-ка отсюда… со всех ног… А? Что-то не тянет меня геройствовать, откровенно вам говорю…

Пушкин, не раздумывая, кивнул:

— Действительно… Не время геройствовать…

Они быстрым шагом, стараясь не перейти на бег и тем самым окончательно не уподобиться тем, кто так заполошно убегал только что, направились прочь, оглядываясь то и дело. Зеленое сияние помаленьку тускнело — то ли погасло окончательно, то ли не распространялось более. Далеко впереди светились редкие огни деревушки.

Потом впереди послышалась возня и странные звуки, похожие то ли на сопение коровы, то ли на плач. Поскольку доносились они с того места, где остался их провожатый, оба, не сговариваясь, поневоле вынули пистолеты и, не взводя еще курков, стали, не сбавляя шага, зорко всматриваться в темноту.

— Тьфу ты! — чертыхнулся барон, разобравшийся в происходящем первым. — Пожалуй что, нечистой силой и не пахнет…

Он убрал пистолет в карман и ускорил шаг. Теперь и Пушкин видел, что на земле под деревом лежит человек, а на нем бесцеремонно восседает, словно на бревне, их провожатый. Походило, что тот, кто лежал, озабочен какими-то другими хлопотами, вовсе не своим пленением: он даже не пытался вырваться, лежал, уткнувшись щекой в усыпанную сухими иголками землю, и то подвывал тихонечко, то издавал вовсе уж непонятные звуки, то ли лай, то ли всхлипы.

Барон тихонько свистнул. Провожатый вскочил, в его руке кривой широкой полосой блеснуло лезвие, он всмотрелся и убрал нож. Облегченно вздохнул:

— Надо же, синьоры, оба живы и вроде бы при здравом уме…

— А что, следовало быть чему-то другому? — сердито спросил Пушкин.

— Я уж не знаю, чему там быть следовало, только этот вот на меня набежал, натурально рехнувшись. Чуть ножичком не ткнул, пришлось успокаивать, как удалось. — Он сплюнул и, глядя сверху вниз, протянул с неприкрытым превосходством: — Пьетро и сам болван редкостный, и людей себе подбирает под стать…